Середина зимы. 60 лет назад

Мой дед — советский военнопленный. Провёл в концлагерях на территории Германии 3 года. За что после окончания Второй мировой войны по приговору военного трибунала провёл ещё 3 года в местах принудительного содержания уже на территории России: год на восстановлении Беломорканала и два — на солекамских лесоповалах на Северо-Западном Урале.

После освобождения из лагерей дед завербовался на работу на Северный Урал. Там на территории БогословЛага (ныне ИвдельЛаг) в небольшом северном городке родилась и я.

Папа назвал меня Любой. В честь своей младшей сестры, учительницы из Барнаула.

Но я всегда воспринимала своё имя как часть слова «Любо-пытство». Эта черта моего характера была, по-моему, врождённой.

Движимая этим самым любопытством (и ничем иным! я это хорошо помню), однажды зимним, студёным вечером, будучи «на жительстве» у дедушки с бабушкой на ул. Социалистической, 28, остро захотела домой на улицу Краснотурьинскую. Было мне 4 года. Стала громко и упорно настаивать на своём. Пока беспрерывно настаивала — наступила долгая, зимняя, северная ночь.

Помню, бабушка меня уговаривала: «ну, хоть до утра подождать» — я наотрез отказывалась. Наконец, бабушка сдалась, и велела деду собираться. Дед рассердился. Грозно разворчался на обеих нас сразу: на меня за то, что вредничала (по его мнению), на бабушку за то, что поддалась моим капризам. Но я была непреклонна: домой и всё тут!

Бабушка собрала меня в дорогу, укутала, как колобка: поверх платья «с начёсом» — вязанная кофта; потом шубейка, тёплая шапка, поверх повязанная шалькой крест-накрест, чулки, тёплые штаны, валенки, варежки — пошевелиться самостоятельно я не могла; могла только бездвижно стоять. Пока меня укутывали — я не пикнула ни разу, хотя была сильно стеснена в движениях (чего я очень не люблю) и было довольно жарковато в натопленной «избе» — финском коттедже на 2 комнаты с кухней, с заваленкой из насыпного угольного шлака. Но дело было принципиальное: я решила терпеть; и знала, что вытерплю.

Переваливаясь, но самостоятельно кое-как вышла из «горницы» на стужу улицы. Дед погрузил меня на санки и повёз.

Снегу, как всегда, на Северном Урале зимой, нападало за половину зимы много, он смерзся в твёрдый и неровный наст; вдоль улицы Социалистической возвышались сугробы по пояс взрослому человеку. Но ночь была ясная, крепко морозная. Санки то и дело кособочились на ухабах и мёрзлых колдобинах.

Где-то на второй половине пути санки так сильно колыхнуло, что я вывалилась из них. Дед, видимо, задумался о чём-то, и не заметил, что я выпала. А я и не пикнула: для себя так решила ещё у бабушки-дедушки дома. Из вредности.

Как сейчас помню: упала на бок, ледяной колючий снег попал на правую сторону лица; смахнуть я его не могла — так была укутана, что ни рукой, ни ногой не пошевельнуть. Поднатужилась, и немного перевалилась на спину: так было безопаснее лежать: хорошо снегопада не было — дышать можно было спокойно. Лежу на спине, а кругом темень непроглядная (от уличного фонаря, обрамлённого круглым, жестяным, серо-матовым «отражателем», отъехали уже далековато, а следующий не светил, видимо, не работал), только громадный купол ночного неба да крупные многочисленные звёзды от края и до края. Краси-и-иво! И потрясающе  необыкновенно.

 

Я не испугалась. Видимо, моё ранне-детское сознание не могло осознать полностью того, что со мной случилось. А мой жизненный опыт был так мал, что немедленно начать  бояться я и не подумала.

Дед же уже дошёл до нашего дома на углу улиц Социалистическая и Краснотурьинская, свернул во двор, и только тогда оглянулся на санки, чтобы посмотреть: жива ли я, не замёрзла ли. И … не увидел меня там. Ошалел, и рванул по санному следу в обратный путь. Я не знаю, что он перечувствовал за те несколько десятков минут, пока искал меня. Но подозреваю, что был сильно встревожен. Ругал, небось себя, корил на чём свет стоит …

А найдя, да ещё живой возле ограды больничного городка — обрадовался так, что прыгал, должно быть, от счастья.

Когда он вернул меня родителям, и рассказал, что произошло, моя мама сурово на свёкра посмотрела, и долго, недовольно-укоризненно качала головой …

Дед потом эту ночную историю рассказал бабушке. Она сначала поволновалась, поохала, а потом уже рассказывала мне эту историю с весёлым настроением.

А я и сама это всё прекрасно помню до сих пор. Хотя с той зимней морозной ночи прошло 60 лет.